Стихоархив

[cheyzheon]

Это, собственно, новый дневник. Создан прежде всего потому, что автор нынешнего дневника очень уж мало похо на автора предыдущего) Кто зафрендился, особенно из старых знакомых - ребята, очень рад, что вы все еще хотите меня читать)

Здесь я собрал некоторые нестыдные стихи из старого дневника, 2008го и даже частично 2009го года. Ну, вдруг кому интересно. Мне вот интересно.

осторожно, очень-очень много всякого

-------------------------------
Ты играешь на флейте так быстро, сумбурно и дерзко, что, забросив гитару, краснею и просто молчу. И куском апельсина ваяешь подлунные фрески и пускаешь в полет по холодной дороге-лучу... Я хотел бы с тобою быть сильным, красивым и четким - не мужчина, а, право, штампованный супермен, только сердце танцует опять в сумасшедшей чечетке, и я снова молчу, ничего не желая взамен.
Ты рисуешь в альбоме красивые добрые сказки, о любви и о том, как в апреле рыжеет закат, я сжигаю в душе все ненужные старые маски, и стекают они на колоды потрепанных карт. Словно ангел, порою бесшумно спускаешься с неба, и, тихонько смеясь, укрываешь пушистым крылом - я теряю свободу и мысли, где я еще не был - но вернуться обратно не хочется - честно. И влом.
Собираешь мечты посреди заколдованной чащи, в окружении птиц - твоих вечных пернатых сестер.
Напеваешь стихи, только я напеваю их чаще, о горах, и о том, как в ночи догорает костер, и о том, как мечтатель, безумно желавший влюбиться, что, не ведая цели, ее так упорно искал, очутился на небе, и - надо ж! - влюбился в жар-птицу, в тот же миг осознав, как жестоко и хитро попал.


Ты смеешься, и гладишь ладонь своей нежной ладонью, от тебя пахнет солнцем, тмином, кофе и молоком. Может это лишь то, что у вас называется болью. Только мне от нее как-то грустно, светло и легко.


А однажды, коль сердце мое вдруг тихонько застонет, я найду твое ушко, и выдохну тихо: "Зачем?"
Засмеешься.
Промолвишь - "Ты так ничего и не понял."
Тихим рыжим котенком заснешь у меня на плече.
-------------------------------------------------
И снова фрегаты садятся на мель, и всё в этом городе - снова на нет, и где-то вдали раздирает метель расплывчатый силуэт. Ах, вот, полюбуйтесь - заносчив и смел, двухцветная куртка, идет он, бредет, и шапку он снова, видать, не надел, забывчивый идиот. Зовут его Коля, а может - Семен, таких в каждом городе больше, чем рать, почти адекватен и в меру умен, он хочет весны и спать. Уставшее небо блестит февралём, в кармане покоится пачка "Пэлл Мэлл", и в этой зиме он парит королем, плевать он на все хотел.

Мобильник трезвонит, снег - круче и злей, звенит от натуги стальная струна, со вздохом он смотрит на тусклый дисплей: "О боже, опять она..."
В динамике голос, атласно-красив, "Ну где ты, любимый, я только пришла...", но он прерывает, в ответ процедив: "Прости, у меня дела".
Он месит ногами замерзшую гладь, почти адекватен, заносчив и смел, он хочет весны и еще хочет спать, плевать он на все хотел.

От острой тревоги разжалась рука, и, словно сквозь чей-то полуночный сон, он вдруг увидал пред собой старика, в двухцветной куртке, как он.
Старик тот стоял у распахнутых врат, за ними - Эдем и жемчужная мгла, но мудрый архангел сказал ему: "Брат...прости, у меня дела...."
"Ты жил очень верно, точнее - никак, почти адекватен, заносчив и смел, зачем тебе райские кущи, чувак? Плевать ты на рай хотел!"

А снег так и льется холодной рекой, и ветер смеется ему в унисон, а парень все шепчет - "Нет...я не такой...", ища ее телефон.
Вдруг где-то за тучами - первый просвет, он сильно, до боли, сжимает кулак, он страшно боится услышать в ответ: "Прости, у меня дела."
Но сердце поет, и поет, и поет, сквозь злобу, усталость, забвенье и ложь, ведь слышится в трубке голос её. "Я дома. Когда придешь?".

Бежит, спотыкается, снова бежит, и, беззлобно ругаясь на талый лед, он жив - черт возьми, он конечно же жив, впервые за этот год!
Фрегаты - все так же садятся на мель, и те, кто искал, не находят ответ, но к городу, где бушевала метель, сегодня пришел рассвет...


----------------------------------------------
Собрал детей вокруг кровати старый Стэнли Грин
"Я был царем в восточных странах, а теперь один!
Бывало, я работал Сантой, вам подарки нес!
Но прежде чем уйти навеки, я задам вопрос!

Я видел - солнце убегает вслед за тем кустом!
А старый пес по кличке Пес становится котом!
Я старый, мудрый человек, но трудно мне понять,
Как можно старою метлой до неба доставать?"

И слово взял Молочный Зуб - он славный, тот малыш!
"О, дядя Стенли, дядя Грин - уверен, что не спишь?
По небу так легко шагать! Не веришь? Бог с тобой!"
Да каждый может до небес, шутя, достать метлой!"

А молодая Энни Фарт, хихикнув в свой подол,
Сказала: "Дядя Стенли Грин, а с нами б ты пошел!
Мы манной кашей угостим из общего котла!
А там, быть может, и найдется лишняя метла!

И бедный старый Стенли Грин отбросил простыню,
Метлой почистил небеса, идя навстречу дню,
Поймал упавшую звезду с Альберто-малышом,
И наконец, совсем устав, вернулся в отчий дом.

Неспешно выпил лимонад, подбросил дров в камин
Забыл, что он - восточный царь, и что совсем один,
И, потихонечку накрыв храпящую кровать,
Вдруг почему-то (вот чудак!) раздумал умирать.

--------------------------------------------------------
Мы вернемся под сладостный звон октября,
Мы вернемся, когда все уснут,
Мы вернемся, пусть даже вокруг говорят:
«Все напрасно - они не придут!»

Словно выживший чудом в песках караван
Не прося не пути, не лыжни….
Помни – если гроза улыбается вам -
Мы вернулись туда, где нужны

Мы вернемся с ветрами и другом-дождем,
Лишь потухнет лихая жара,
Мы вернемся – и больше уже не уйдем,
Что б забыть, кем мы были вчера,

Мы забудем, как пела звенящая сталь,
Как струною дрожала душа,
Мы в закате смешаем огонь и печаль
Чтобы было чуть легче дышать.

Мы вернемся, нас встретит мерцающий свет
Этой полной неспящей луны,
Словно древние люди из пыльных легенд,
Сквозь кошмары и черные сны,

Мы вернемся, дружище! Ты веришь, скажи?
Что пробьемся сквозь злобу и муть?
Что любые враги и несчастья-ножи
Наш победный не вытопчут путь?

Что придем мы на твой одинокий порог,
Словно буднично и невзначай
Рассмеемся: «Дождался. Ты все-таки смог!»
«Вы вернулись!» «Конечно. Встречай.»
-------------------------------------------
Прозвенел будильник, сэвен о’клок, дружише
Как ищейка бредешь на запах кофейных зерен,
Городское утро – лучшая в мире пища,
Так сказал Конфуций. С Конфуцием мы не спорим.

Вольный брасс в асфальте, улица – тихий омут,
Исполняешь на память вальс поседевших прядей
Оплатил билет – так дай оплатить другому
Так сказал Конфуций. А он был неглупым дядей.

Ты летаешь в лужах, смотришь на чьи-то лица
Променяв «скажу» на «смолчу по любой причине»
Это очень просто – тихо с собой смириться
Так сказал Конфуций. Он тот еще был мужчина.

Ты наивно веришь – лучшее будет скоро
Все несчастья пусты, как ворох осенних листьев
Если крыльев нет, то ангелам не до споров
Так сказал Конфуций – охоч до грошовых истин.

Так сказал Конфуций – «Не обивай пороги
Этот мир не любит ни умных, ни добрых шибко
…Только ты опять лежишь посреди дороги
Освещая мир сумасшедшей своей улыбкой.

-------------------------
Этот город мрачен, что хоть умри, здесь бывает слишком темно и сыро, нам лукаво скалятся фонари, свет их льется желтым эдамским сыром, ты смеешься, тихо танцуешь твист по бетонным плитам и листьям прелым, небосклон горит – он красив и чист, как пейзаж из масла и акварели.

А пейзажей столько – рисуй тома, перепрячь лицо, сохраняй интригу, гонорар за них назначай сама, продавай по шиллингу чудо-книгу.

По пиастру, доллару, по рублю, пусть на сердце сладко, в гортани горько, эй, послушай, эй, я тебя люблю.

И, пожалуй, в задницу отговорки.


---------------------------------
Если Грэг встает чуть раньше своей Изабеллы
Он идет к окну, окутавшись дымом белым,
Щурится, молча любуется солнцем спелым,
На секунду прикрывает рукой глаза

Отражает кого-то зеркало в старой раме
"Грэг, ах Грэг, как ты смотришься в этом сраме!
Ведь судьбу-то люди себе выбирают сами,
Грэг, дружище, помни: больше так жить нельзя"

"Выбрал бы чернобровую, тонколицую,
Чтоб была моделью или светской львицею,
Чтобы с ней разговаривать - как забыться, и
Никогда потом не париться в мелочах!"

"Грэг, конечно, меня это не касается,
Такой взрослый парень - будто бы школьник, мается,
Тебе же такие сто раз на дню встречаются,
Ты, наверное, просто не замечал!"

"Эй, повзрослей-ка!" - зеркало продолжает
Тебя за твой выбор каждый зауважает,
Да черт же возьми, ну никто тебе не мешает,
Хочешь заново жить - значит скомкай старую жизнь"

"Если ты мужчина - пора уже делать выбор,
Ты из круга жизни пока что еще не выбыл,
Давай, ну скажи ей, соври, что для храбрости выпил,
Я тебе подскажу. Все, готов? А теперь..."
-Отвяжись.

Из, проснувшись, медленно привстает с постели
Ей лицо и руки светом медовым стелит,
Говорит он ей: "Белла, помнишь, мы как-то хотели
Выпить кофе и жить. Есть арабика. Выпьешь со мной?"

А она улыбается, взглядом глубоким и нежным
Понимает, что Грэг - это все же уже неизбежно
Голос хриплый со сна, и она отвечает: "Конечно"


Что-то рушится и звенит за его спиной.

---------------------------
Джон Бэрри живет в старом городе, и в
Песнях хриплых его золотится заря.
И струны, что ветки задумчивых ив,
Гитара что цельный кусок янтаря

И вряд ли кто скажет, что Бэрри хорош,
Он, вообщем-то, этого и не скрывал.
За песни никто кидал даже грош,
Коль Бэрри на площади их распевал.

Но если послушают, рядом сидя,
Вдруг носом зашмыгают, пряча глаза.
И к Бэрри поближе, и спросят вдруг "Дядь!
Ну что ж по-хорошему в мире нельзя?"

А Бэрри, улыбку запрятав в мешок,
Лучом отражаясь в небесной воде...
"Да в мире всегда все, мой друг, хорошо,
А плохо всегда только лишь у людей"

"Подумай - здесь уйма хороших ребят!
Умен тот, тот добр, тот весел, тот смел.
Жизнь надо любить, мир влюбляя в себя,
А ты о таком даже думать не смел."

И тот, кто с ним рядом, уткнется в плечо,
И все словно станет немного теплей.
"Не плачь, эй, да ты невиновен ни в чем!
Ну хочешь послушать веселый куплет..."?

Его просто слушают, тихо, тайком,
Ничем не блистает, а просто живет.
Вот Мэгги, глаза утирая платком,
С ним рядом, обнявшись, о чем-то ревет.

О том, что одной не прожить, не дышать,
И что каждый день - как решающий бой,
И Джон начинает ее утешать,
Гитару в чехле положив под собой.

"Ах, милая Мэгги, всему ведь свой срок
А хочешь немного пожить у меня?..."

Да, может, Джон Бэрри неважный игрок,
Но мудрости, верьте - ему не менять!

----------------------------------------
Давным давно, когда земля синела от морей,
Стояло царство на лугу, а может на горе.
И вот однажды, врат порог, кряхтя, переступив,
Явился в город дудошник со шляпой цвета слив.

Пришел он прямо к королю, и так ему сказал
"Вы заплатите мне с лихвой, а я вам - чудеса!
Заставить танцевать богов могу я без проблем,
Лишь дудку надо мне достать, и властен я над всем!"

Король, ни слова не тая, сказал ему - "Камрад!
Такому гостю во дворце я несказанно рад!
Открой же нам чудной полог магических кулис,
Счастливым сделай наш народ, и приведи к нам...крыс!"

"Ты знал бы, как давно хотим увидеть сих зверьков,
Что краше свинок и мышей, умнее хомяков!
Но крысы так жестоки к нам, и здесь их не достать,
Ох, только чтоб погладить их, готов я все отдать!"

И старый дудошник кивнул, ответив королю:
"Мессир, я ненавижу крыс, но деньги я люблю!"
И отхлебнув его вина - ("Какой чудесный сорт!")
Он, дудку бережно достав, потопал в царский порт

Там волны бились о причал, пока старик играл,
(Он словно свой талант и шарм у муз самих украл!)
И вот, когда на город ночь легла, и с нею - сны,
На берег, мокрые, как дождь, взобрались грызуны.

На утро город ликовал, ну чудо - не зверьки!
Они играли жгучий твист и ели хлеб с руки,
Они светились, как сверчки, и пели "Йестердэй"
И в царстве было всем тепло от радостных людей...

Пришел за платой музыкант, но жаден был король,
"Ты хочешь деньги? Но за что? Мой милый друг, позволь!
Те крысы сами к нам пришли, тут дудка не причем,
Вот доллар, и вали домой, коль у тебя есть дом!"

Тут старый дудошник сказал - "Ты сам того хотел.
Раз крысы сами к вам пришли, я явно не у дел
Ну что ж, прощай, мой жадный друг...Но прежде, чем уйду,
Позволь тебе разок сыграть", - И он достал дуду.

Мелодия лилась рекой, быстрее и быстрей
И кто-то крикнул - "Дудошник...привел сюда детей!"
Горели парки и сады, кварталы и дворы,
Летели кирпичи из рук счастливой детворы...

И взвыл народ - "Эй, заплати, пусть прекратит играть!"
И горько зарыдал король, и стал в окно орать:
"Прошу, возьми же золото, и нам верни покой!"
Но старый добрый дудошник уже был далеко...

Мораль прозрачна как стекло, проста, как три рубля,
Не повторяй ты никогда ошибок короля!
Ведь крысы могут без проблем держать себя в руках,
А детям дай хоть пару дней, и вместо царства - прах!

----------------------
Клайд попадает под дождь, вымокая весь – от макушки до пят.
Он дрожит и щурится, как драный февральский кот.
Ждет автобус. Автобус едет, строится в левый ряд.
Клайд заходит, ругая решительно все подряд.
Автобус идет.

У него начинается насморк – ну как же не вовремя, черт!
Возникает желание высморкаться в отчет.
Офис давит, за окном что-то булькает и течет.
«Был славный Клайд, а теперь Господь взял, и его ужал.
Что-то я задолжал»

Заскакивает в автобус – за сегодня третий или четвертый раз.
Пробежал по лужам, на джинсах, конечно, грязь.
«Клайд, ты как та ведьма – растаял, как леденец,
Будешь ныть, как сейчас – тебе, конечно, конец.»
Водитель давит на газ.

И вот вырывается из всех своих опасных рабочих зон.
Приходит домой, одежду и волосы – хоть в отжим.
Ставит сушиться одолженный кем-то зонт.
Вдруг улыбается – кто-то к нему бежит.
«Я дома, Джим!»

Джим сбивает его, «Эй, махина, ты уже не щенок давно, ты большой!»
Джим рад Клайду всей своей мохнатой ротвейлеричьей душой.
Клайд встает и смеется – наверху простили его должок.
«Там чудесный дождь. Пошли погуляем, дружок?»
И берет поводок.
--------------------------------
Нам шепчет что-то по ночам дыхание прибоя,
И чаек голоса звенят, как струны мандолин.
Запомни - если одинок, не вынесешь ты боя,
И так легко пойти ко дну, покуда ты один.

Когда один, любая мель становится могилой,
И солнце не согреет ввек твоих упрямых скул.
Когда один, любой моряк не представляет силы,
И даже самый грозный флот - наживка для акул.

Но если наша жизнь, как матч - то выиграешь тот матч ты.
Вот наши руки и сердца, корабль и штурвал,
И это красивей сирен, прочней и выше мачты,
И так легко, как будто бриз тебя поцеловал.

И шрамы пусть к весне болят, храня клыки чудовищ!
Пусть жизнь, куда не посмотри - извечный абордаж!
Но то, что держишь ты в руках, ценнее всех сокровищ,
Ведь нас - таких пропащих нас - ты точно не продашь.

Так пусть ко всем морским чертям отправятся тревоги!
Ведь даже тьма - еще не тьма, пока горит закат.
Дороги только на земле, а в море - нет дороги,
И крепок ром, поют друзья, и вдаль плывет фрегат...


--------------------------------------
Играю громко, поется скверно, запрячу март у себя в глазах, я знаю, мы родились наверно на разных северных полюсах. Наточит время свой ржавый ножик, уйдем тропинками наугад, смеешься: "Вы очень с ним похожи", я скалюсь - "О, я, конечно, рад". На сизом небе - следы пожара, осколки света на синь сукна, "А вы вполне неплохая пара, я как-то видел вас из окна". Я бьюсь с тобой, как с болезнью бился - мой плеер, сон, аспирин-упса. (Не дрейфь - не то что бы я влюбился, мне просто не о чем стих писать.)

Играю громко, на окнах - пламя, поется хрипло, но на ура. И снова в душу мне лезет память, как перелетная мошкара.
На крыше - танго, смешно, опасно, горит, целует в глаза заря. И может, было все не напрасно, и может, было-то все не зря. Чаи на кухне, плоды поспели, смеемся смехом святых детей, "Сереж, мы, кажется, повзрослели", о да, конечно, куда взрослей.

Играю громко, поется пусто, на спящем небе следы от пуль, не бойся, это уже не чувство, а просто гребаный мой июль. Да брось - какое же это горе, обычный мелкий такой прострел, я просто снова забил на море, а значит - снова не загорел. Я верю в сказки - тайком, отчасти, но так, что глупо уже менять. Тебе сейчас пожелаю счастья, а значит, будет и у меня. И просто я ничего не знаю, и просто ты говоришь о нем. Мы если встретимся, то узнаем, а может даже еще кивнем.

Играю громко, поется басом, лицом по желтому кружеву.
Ты только, милая, улыбайся.
Иначе я не переживу.

----------------------------------------------

Первый, ответь, я же знаю, ты там на связи.
Первый, тут все мертвы, ну а я - подавно.
Первый, я так безнадежно и крепко связан.
Что это не кажется больше таким забавным.

Первый, я так устал от луны и фальши,
Первый, что будет дальше?

Первый, когда я уеду уже отсюда?
Первый, когда наконец мне откроют двери?
Думаешь, я не верю в добро и чудо?
Хуже, дружище. Я до сих пор в них верю.

Я понимаю, работа там, опыт, и стаж, но
Первый, мне очень страшно.

Первый, тут даже чайки кричат от боли.
Первый, и этих чаек могу понять я
Первый, и я боюсь, то ли смерти, то ли
Монстра, давно живущего под кроватью.

Первый, тут кто-то есть..? Показалось. Нервы.
Первый, ответь мне, первы...


-----------------------------------------
Да, не горит, но знаешь, вполне канает, гордую птицу-Феникс в груди растит. Август меня, наверное, доконает, если не умудрится согреть-спасти. Держится город: "Живы?" "Конечно живы", - он еще молод, весел, умен и груб. Я выбиваю звонкую альтер-джигу на ржавых струнах водопроводных труб. Светится город, бьет по лицу жарою, все не желает двери мне отпереть. Я устаю быть вечным его героем в этом театре кукольных оперетт. Солнце висит на небе янтарной сливой, кошка на рынке спит во втором ряду. Если кто рядом - значит, уже счастливый, нету - не страшно, значит, еще придут.

Просто я знаю - скука сродни бессилью, я не люблю, когда говорят "плевать". Просто мне что-то снова поет Васильев, мол, так и быть, останемся зимовать. Раз я живу одной ювелирной жизнью, то проживу ее, тупо людей любя. Словно бы кто-то шепчет - "Давай, держись мне, если уйдешь - то как же я без тебя?". Дарят мне птицы несколько славных арий, явки-пароли выданы точно в срок. Эй, джентльмены, выдайте мой сценарий, я допишу там пару веселых строк.

Город ложится тихой вечерней лентой, ветры мне что-то шепчут наперебой.
Если позволишь, Боже, побыть хоть кем-то,
Я попрошу немного побыть собой.
--------------------------------
Ты только, знаешь, не уходи,
Останься - грустной, смешной и мудрой,
Горячей камрой в постели утром,
Десятым сердцем в моей груди,
Не уходи!

Не уходи! Я сорву замок,
Куда летишь ты, во мрак и холод?
Ведь без тебя этот теплый город
Дождлив, безумен и одинок.
И я промок.

Вернись - апрелями на губах,
Последним утренним дилижансом
Чтоб бликом солнечным отражаться
В моих стоцветных дурных глазах
Сжигая страх.

Не уходи, здесь тепло и кров,
Прошу, не бойся судьбы капризной!
Вернись, мой самый любимый призрак,
В один из тысяч
моих
миров...
-------------------
Город К. еще сонный, ночной и смурной, город К. накрывает рассветной волной, город К. молчалив, не ответит - хоть ной, хоть упейся до пьяной икоты.

Он выходит из дома еще до зари, зажигая на улице все фонари: ведь покуда хотя бы один не горит, не дай Бог, потеряется кто-то.
А когда фонари, наконец, зажжены, он уходит в звенящую тьму тишины, где вокруг - ни собак, ни детей, не жены - иногда это грустно, пожалуй.
Над домами восходит алеющий шар, шее холодно - что ж, в этом есть некий шарм, он ведь смерти отдал свой единственный шарф, чтобы руку ему не пожала.
И не знает он, кто наблюдает за ним, кто считает на пальцах уплывшие дни, кто приходит к нему, тихо шепчет - "засни", и поет, и мечтает, и дышит.
Говорит - "Эх, дурак, что ж ты бродишь один, что ж, как старый пенек, ты угрюм, нелюдим, раньше гордое сердце горело в груди, а теперь там осталась ледышка."
- "Я застрял в этой клетке закрытых дверей, я боюсь по ночам незнакомых зверей, в мире слишком уж много пустых фонарей, их корежит от мертвенной фальши..."
Увязает в кошмарах, испуган и блед, а она допевает последний куплет, про камин, про огонь и про клечатый плед - "Я с тобою, мой глупый Фонарщик"

А потом они вместе глядят на восток, превращая любовь в апельсиновый сок, и от их разговоров янтарный песок зацветает лихим перламутром.
В голове у них крутится странный мотив; он поет про Дорогу, прохожих смутив, а она заплетает тугие пути и рисует осеннее утро.
-------------------
Выжимаешь ли сок, дорогое ли пьешь вино,
И бежишь за трамваем на метров сто тридцать с гаком,
Помнишь Фрая: все, что мы можем счесть добрым знаком,
Будет им сочтено.
------------------
А когда пробивает полночь, и лампа гаснет,
Он сидит над доской, не жалея ни глаз, не
Себя, пропевая тихо за басней басню,
Все кует из немого дерева себе счастье
Хорошо, в это время с ним рядом и нас нет
Это даже помогает ему отчасти.

Чуть дрожжа, он строгает первую свою пешку
Руки в краске, а может, порезался просто в спешке
Сердце бьется шипящей, смурной, желтоглазой кошкой
Дождь гремит за окном перевернутою лоханью
А волнение - как прыжок с стометровой вышки
Он молчит.
Молчит.
Прислушивается к дыханью.

Лишь отучившись, Пешка спешит к своему трамваю,
Где-то дежурно закат малиновый догорает -
Ярко, весенне. В булочной пахнет раем.
В мыслях - сумбур, люди, сессия, скоро лето.
(Ей скоро в дамки: вот-вот дойдет до края.
Только, не надо, пожалуй, ей знать об этом.)

Черный Ферзь недоволен - в фирме летят все сроки
Он много курит, нервно и крепко смыкает руки
Оставшись один - в блокноте выводит строки
Что-то там о судьбе и самокопании.
Ему скоро шах - в этом очень уж мало проку.
Он об этом знает, он самый умный
В своей
Компании.

Он засыпает, натянув одеяло на самый нос, поди.
Я прошу об одном лишь - не ставь им мата, Господи.


------------------------
Опять упасть в перепутье строк - я пахну травами и костром, солёным ветром чужих острот - ни выстрела, и не звука. Сегодня, Боже, я был не здесь - а там, где морем ложится лес, где дремлет тихо сырая весь, смыкая сердца и руки. Подумать только - какой удар, попасться под перебор гитар, чтоб город тихо в тебе плутал, не зная, куда приткнуться - а ты, дурак, просто хмуришь лоб, и просишь тихо, мол, только чтоб тебя опять не загнала в гроб упрямая твоя муза.
Послушай, мой закадычный друг - пожалуй, это твой лучший трюк: замкнуть пространство и мысли в круг, расплавить мечты и нервы - ну а потом, когда я устал, загадочно разомкнуть уста, закинуть снова на пьедестал и даже сказать "ты первый". И сразу веришь, что правда ведь ты создал грешную эту твердь, и нам опять остается петь, и, что ли, шашлык пожарить.
Мой вечер сладко огнем цветёт, и целый день - будто целый год, и что-то хитро на миг сверкнёт в дырявой небесной шали.